Покоренная сила - Страница 62

Слушали внимательно, и Мишка, решив, что каши маслом не испортишь, продолжил:

– Господь сотворил человека по образу и подобию своему, и если кто-то, как эти, – Мишка указал на покойников, – предаются Врагу рода человеческого, то утрачивают, рано или поздно, подобие Божье. Однако Святой Матери нашей Православной церкви известен способ открыть их истинное обличье…

Взгляды слушателей вдруг переместились куда-то Мишке за спину, он понял, что из церкви вышел отец Михаил, и умолк. Монах был строг и сосредоточен, шествовал уверенно, но не смог заставить себя взглянуть на «демонов», даже подойдя вплотную к носилкам, на которых те лежали. Возведя очи горе, отец Михаил начал громко и торжественно:

– Многомилостиве, нетление, нескверне, безгрешне Господи, очисти…

Толпа любопытных напряглась, кто-то начал креститься, большинство же стояло, что называется, разинув рот, ожидая дальнейших событий. Мишка тихонько отошел к носилкам и внимательно следил за отцом Михаилом – должен же он, рано или поздно, опустить глаза и увидеть «демонов» при дневном свете.

– …и яви мя нескверна, Владыко, за благость Христа Твоего, и освяти мя нашествием Пресвятаго Твоего Духа…

Отец Михаил макнул кропило в сосуд со святой водой.

«Сейчас посмотрит! Не может же он кропить вслепую…»

– …яко да возбнув от мглы нечистых привидений Диавольских, и всякой скверны…

Голос священника прервался, рука с кропилом замерла неподвижно – он все-таки опустил глаза и увидел. Увидел и понял! Понял и впал в ступор.

«Блин, в такой ситуации кого хочешь переклинит! Надо дать ему время опомниться… Как? Раньше надо было думать, кретин! Паузы, паузы не допустить! Ну, Господи помоги!»

Мишка набрал в грудь воздуха, повернулся к толпе зрителей и возопил:

– Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас!

Одновременно с последними словами он сделал дирижерский жест в сторону собравшихся. Если не все, то большинство знали, что произнесенные Мишкой слова положено повторять трижды, и нестройно затянули:

– Святый Боже, Святый крепкий…

Прикрываясь шумом их голосов, Мишка шепотом затараторил:

– Кропи, отче! Кропи, кропи… Да кропи же, отче!

Отец Михаил, наконец-то найдя в себе силы пошевелиться, накрест махнул кропилом, попав брызгами не столько на покойников, сколько на Мишку. Зрители как раз закончили «Троесвятое» и теперь осеняли себя крестом, кланяясь в пояс.

Момент был самый подходящий, и Мишка рванул с голов покойников капюшоны. Один капюшон откинулся легко, другой же, присохший на запекшейся крови, поддался только со второго раза и издал при этом легкий треск. В толпе какая-то баба ахнула:

– Кожу сдирает!

«Истеричка, мать-перемать! Теперь еще и таксидермистом ославят».

Отец Михаил стоял неподвижно, лицо его было несчастным, а в глазах плескалась вселенская тоска. Приходилось снова брать инициативу на себя.

– Слава Отцу и Сыну… – затянул Мишка, требовательно глядя на монаха. Тот, то ли опомнившись, то ли повинуясь закрепленному многими десятилетиями рефлексу, подхватил:

– …и Святому духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Потом осенил себя крестным знамением, развернулся и побрел к церкви. И это был уже другой отец Михаил: сгорбленный, повесивший голову, шаркающий ногами, как глубокий старик. Мишка догнал его, подхватил под руку.

«Драть вас некому, сэр Майкл! Его же Алена только-только на ноги подняла, а он теперь на себя какую-нибудь жуткую епитимью наложит, строгий пост держать станет… плоть умерщвлять, опять себя доведет… Раньше думать надо было, теперь-то что? Как-нибудь воспользоваться тем, что он подавлен, резко упала самооценка? А как? Он и без того готов угробить себя покаянием. Стоп! Еще же с покойниками что-то делать надо. Впрочем, это просто: спектакль посмотрели – извольте оплатить».

Мишка обернулся к толпе любопытствующих односельчан и крикнул, все своим видом показывая, что передает волю отца Михайла:

– Унесите их! Заройте где-нибудь, но не на кладбище!

В толпе началось беспорядочное движение – у каждого нашлись какие-то срочные дела, но разбежаться зрителям не дала неизвестно откуда взявшаяся тетка Алена. Ее могучая фигура и мощный голос сразу же придали «броуновскому» движению людских фигур некую осмысленную направленность.

«Эх, жаль, что бабы священниками не бывают! Вот бы Алену нам в настоятели! Ага, сэр, а Нинея все повторяет: „Эх, был бы ты девкой!“ – но не заняться ли делами более насущными? Например, как будем падре Мигеля из депресняка вытаскивать?

Хрен его знает, я же не психиатр… какие вообще могут быть способы? Напоить? Ага, еще и в баню с телками. Морду набить? Дохлый номер. Он же еще и благодарить станет: так, мол, меня многогрешного – по сусалам, по сусалам! Не скупись, брат мой во Христе, ногой еще добавь! Мазохист, тудыть его!

Отвлечь? Как, на что? Вообще-то ориентировочно-исследовательская реакция вполне успешно гасит как негативные, так и позитивные эмоции… Только как ее запустить?»

Закончить размышления отец Михаил не дал. Едва войдя под своды церкви, он бухнулся перед Мишкой на колени и обратился к нему полным муки голосом:

– Братья во Христе исповедуются друг другу, прими и ты мою исповедь и покаяние, брат Михаил. Грешен аз ничтожный многажды: в слепоте гордыни узрел сучок в глазу ближнего…

«Ну, сэр, будем клин клином вышибать! Разубедить его не выйдет, значит, надо „опустить“ еще ниже, чтобы хотя бы чувство протеста возбудить. Должен же быть предел самоуничижению, даже у монаха. А если нет, обвиню вообще в какой-нибудь дури, лишь бы возражать стал, а там – разберемся».